Header image
line decor
line decor

 

 

 
 
«"ОФИЛОСОФИТЬ" НЕЛЬЗЯ ТОЛЬКО
УЧЕБНИКИ ПО ФИЛОСОФИИ…»

Интервью с Фёдором Ивановичем Гиренком
«Русский журнал», 17 марта 2008 г.


17 марта 2008 года исполняется 60 лет со дня рождения одного из самых оригинальных и ярких современных отечественных мыслителей – Фёдора Ивановича Гиренка. На днях у юбиляра вышла новая книга «Удовольствие мыслить иначе» – сборник политических памфлетов, написанных в разные годы по разным поводам, но объединённых общей стержневой идеей русского имперства.

– Что вы имели в виду, когда назвали книгу «Удовольствием мыслить иначе»? Что значит «мыслить иначе»? Иначе, чем кто?

– Философия – это не знание. У неё нет ни предмета, ни своего языка. В философии реализуется наша способность мыслить. Но мыслить – это не значит понимать. Когда я понимаю, я не мыслю. И, наоборот, в момент, когда я мыслю, я не понимаю. В принуждении к мышлению и состоит плодотворность непонимания.

Мышление не обречено быть понятийным. Если понимание связано с сознанием, то мышление – с языком. Мыслят посредством знаков. Понимают символами.

Мыслить – это значит мыслить иначе, по-иному. Исследование пределов возможности мыслить иначе доставляет эстетическое удовольствие. Мыслить без удовольствия от мысли – значит симулировать мысль. Всё это я и упаковал в название своей книги. Вы заметили, что она разбита на множество фрагментов, каждый из которых вполне самодостаточен и в то же время сопряжён с целым. Вернее, и есть само целое. Мою книгу удобно читать. В ней минимум слов и максимум смысла. Эта книга является одновременно и литературой, и философией. Так, на мой взгляд, должна выглядеть современная философия.

– Что значит «удовольствие мыслить иначе, чем Гиренок»?

– Это значит получить удовольствие от удовольствия мыслить, от возможности ощутить свежесть иного, а также запахи и пульсации мысли, которая была мной не распознана.

– В своей философской манере вы особое внимание уделяете косноязычию. Не стоит ли за ним такое соотносительное понятие, как косномыслие?

– Я по-прежнему считаю, что тот, кто хорошо говорит, тот не мыслит, ибо мысль приводит слова в замешательство, не укладываясь в пространство языка. Слова выпадают из порядка, сбиваются в кучу или напротив разбегаются, и их трудно собрать вместе. Так появляется косноязычие. Что же касается косной мысли, то я напомню: косное является неживым. Может ли быть мёртвая мысль? Думаю, что нет. А если бы она и была, то удовольствие от неё мог бы получить только интеллектуальный извращенец.

– Ваш прогноз на статус онтологии среди философских дисциплин?

– Статус онтологии определяется, на мой взгляд, следующим рассуждением. Что такое бытие? То, чего никогда не было и никогда не будет. Бытие всегда есть. А теперь спросим себя, что такое человек? Человек – это то, чего никогда не было и никогда не будет. Человек всегда есть. Он как бы распят между прошлым и будущим, между тем, что прожил и отправил в прошлое, и тем, что для него незабвенно, незабываемо. Последнее он упаковывает в будущее. И человек, и бытие могут мыслиться одинаково. Правда, с одной оговоркой. Человек помещён в пространство непрерывно длящегося «есть» в той мере, в которой оно есть боль. Эта боль и отличает человека от бытия, ставя последнее под вопрос. Поэтому тяжба между онтологией и антропологией закончилась победой антропологии. Онтология потеряла свой былой статус среди философских дисциплин и стала маргинальным способом рассуждения.

– Что вы можете сказать о пределах воображения? Например, существует гипотеза о сновидческом воображении, когда мозг, довольствуясь дефицитом информации, вынужден помещать в непривычные интерьеры разные вещи, создавая иллюзию нереальности и фантастичности? Не является ли нищета сознания причиной воображения?

– Что значит воображать? Это значит быть посредством иллюзий причиной реальности объектов иллюзий. То есть нечто начинает существовать, если к нему относятся как к чему-то действительно существующему. И тогда то, чего нет, начинает действовать, то есть быть. Вот, например, ангелы. Они есть или их нет? Но ведь это глупый вопрос. Потому что есть состояния, в которые вы приходите благодаря вере в то, что они есть. И иным образом вы в эти состояния не попадёте. Это значит, что, убирая объекты своих иллюзий, вы разрушаете свой опыт и одновременно теряете способность увидеть некоторые черты мира.

Ангелы связаны не с миром, а с испытанием мира, с извлечением сознательного опыта. Поэтому нет смысла искать для них образ во внешнем мире. Они не из этого мира. Они из той реторты, которую Иммануил Кант называл продуктивным чистым воображением априори. Иначе говоря, они возникают из хаоса бессмысленных самовоздействий сознания. У нас есть образы не потому, что мы видим. Напротив, мы видим потому, что у нас есть образы.

Я знаю, что существует гипотеза о сновидческом воображении. Мне, например, хотелось бы узнать, о чём грезит ребёнок в утробе матери, какими априорными образами? Но у нас нет прямого доступа к сознанию. И думаю, что никогда не будет. То есть я никогда не увижу, что снится моему соседу. Мы воображает не от нехватки сознания, не от его нищеты. Напротив, воображение есть способ существования сознания. Поэтому сознавать – это значит воображать.

– Можно ли суммировать ваши философские взгляды до афоризма «Галлюцинирую, следовательно, существую»? Какую степень отчуждения готово вытерпеть человечество?

– Конечно. Только я хочу напомнить, что сознание существует не для отражения мира, а для воздействия на самого себя. Например, стыдиться – это значит галлюцинировать, то есть воздействовать на себя. Вся так называемая реальность является не чем иным, как объективированной галлюцинацией. И поэтому, чем больше в ней от объекта, тем дальше она от человека. И наоборот: чем больше в ней иллюзий, тем больше в ней человеческого.

– Какие практики доведения себя до «плазменного состояния» вы бы предложили?

– «Плазменное состояние» – это состояние, в котором нет ни субъекта, ни объекта. Это то, что когда-то называли нейтральным опытом. Сейчас мир волнует один вопрос: «Кто придет после субъекта?» После субъекта будет то же, что и до субъекта – аутистическая форма жизни человека. Поэтому всем интересующимся я скажу: забудьте про шизоанализ. Изучайте аутоанализ. До «плазменного состояния» доводят себя иногда аутисты, художники и шизофреники.

– Как вы относитесь к феномену экзорцизма? Не пора ли показать безумию его мудрость, остудив многочисленные штудии по апологии иррационального?

– Нельзя безумию показывать его мудрость. Ведь мудрость по праву принадлежит не уму, а безумию. Ум рационален, его рациональность выражается числом, она исчислима. Мудрость гиперрациональна, то есть не связана с числом. Если апологии иррационального строятся на отрицании рационального, то их надо остужать. Если же на сверхрациональном, то ветер им в паруса.

– Не так давно британские учёные провели исследования, согласно которым гениальность может быть приравнена к неклинической форме аутизма, отличающейся нарушением социальных связей. В чём состоит ваш философско-антропологический подход в понимании аутизма?

– Меня уже несколько лет занимает феномен аутизма как клинического, так и неклинического. Этот термин в начале XX века придумал Эйген Блейлер. Затем Рональд Каннер во время Второй мировой войны ввёл представление о раннем детском аутизме (РДА). Англичанка Лорна Уинг уже в наше время предложила термин «синдром Аспергера». Об аутизме высказывались Карл Ясперс и Карл Юнг. Аутизмом характеризуется состояние бегства от реальности и ухода в себя. Сначала аутизм понимался как одно из проявлений шизофрении. Затем он стал рассматриваться самостоятельно. Но в философский дискурс он вводится только, пожалуй, в моей книге «Абсурд и речь», которую готовится выпустить издательство «Академический проект». Сейчас я готовлю ещё одну книгу под названием «Аутоанализ, или Пролегомены к абсурду и речи».

В чем суть моего подхода? 1. Я думаю, что все люди аутисты. Даже реалисты – это бывшие аутисты. Два типа аутистов описал Достоевский. Один – в «Записках из подполья», другой – в «Бесах». 2. Высокофункциональных аутистов, или неклинических аутистов много среди людей одарённых, творческих. Искусство, наука, литература – это дело рук аутистов. 3. Феномен аутизма ставит под вопрос существование теории антропогенеза, меняет представление о характере языка, эмоций, сознания. Под воздействием аутистического дискурса разрушаются деятельностные теории человека, становятся сомнительными стратегии диалогизма и означивания.

– Как вы ревнуете к теории субъективной реальности Давида Дубровского, в чём-то схожей с вашей аутистической концепцией природы сознания?

– У меня нет ревности к теории Дубровского. В той мере, в которой его теория близка моей аутистической концепции сознания, я его поддерживаю. А там, где она далека от меня, я её не принимаю. Во всяком случае, у меня сознание происходит не в мозгу человека, как, впрочем, и не в языке. Сознание – это первичное самоограничение человека.

– Где, на ваш взгляд, заканчивается легитимная функция философии? Что нельзя «офилософить»? Что делать философу, когда его теория входит в противоречие с уголовным кодексом?

– Я не понимаю, что значит легитимная функция философии. Если философия является языком описания моего опыта, то она для меня легитимна. Если нет, то нелегитимна. Пока есть свобода слова, философия возможна в любом деле. По-моему, «офилософить» нельзя только учебники по философии. Если же чья-то философия входит в противоречие с уголовным кодексом, то этому философу нужно сменить паспорт и фамилию и скрываться на подпольной квартире, помня о том, что философская мысль по существу своему антисоциальна.

– Является ли философия интеллектуальным юродством?

– Как говорит Наталия Ростова, юродство возникает из осознания немощности человека. Но из этой немощности возникает и интеллект. Поэтому философия вполне может мыслиться как интеллектуальное юродство. Философ без юродства – это презираемый мной интеллектуал. Ведь философский акт – это по сути дела всегда антикультурный жест.

– Что вы понимаете под бессмыслицей? Не кажется ли вам, что ваша трактовка абсурда слишком поверхностна с точки зрения лингвоцентризма?

– Кажется, в философии уже устоялось понимание того, что бессмыслица – это не отсутствие смысла, а то, что может дать его себе, может слепить смысл. Этот «дар себе смысла» и называется творчеством, которое невозможно без хаоса и абсурда. Ведь хаос – это момент, когда ничего нельзя и все возможно. Абсурд – это сжатый, организованный хаос. А что такое организованный хаос? Это случай. Это момент, в котором делается то, что вы не хотели сделать. Например, вам надо налево, вы идёте налево, а приходите направо, туда, куда вам не надо.

– Как вы оцениваете современную отечественную философскую антропологию (Павел Гуревич, Валерий Подорога, Сергей Хоружий)?

– Современная философская антропология существует независимо от моих оценок. Гуревич делает своё дело. Благодаря ему мы обеспечены текстами зарубежных мыслителей. Подорога создал визуальную антропологию и аналитическую. Хоружий делает антропологию границы. Смирнов занимается антропологией перехода. Работает Марков и другие люди. Я им желаю успеха. В философии всем хватит места. Поэтому я к ним не ревную, а иногда по-хорошему завидую.

– Как вы прокомментируете срыв приезда французского философа Алена Бадью, организованного российскими левыми радикалами? Куда податься левым интеллектуалам в эпоху «суверенной демократии»?

– Меня не волнует вопрос, почему товарищ Бадью не приехал в Россию. Захочет приехать – приедет. Куда податься левым в эпоху «суверенной демократии»? Туда же, куда и я, к правым, ибо правые – это те, кто левее левых. А ещё лучше стать круглыми – лево-правыми.

– Каким вам видится будущее социальных наук? Какие символические дивиденды вы вынесли из истории с «восстанием» на социологическом факультете МГУ им. М. В. Ломоносова?

– На мой взгляд, недавно закатилась звезда социальных наук. Но это мало кто заметил. Эра социального закончилась не потому, что появилась некая масса, как думал Бодрийяр, а потому, что закончилась эпоха больших иллюзий. А когда не стало этих иллюзий, масса начала разлагаться, выделяя ядовитые пары. Из субъекта труда она превратилась в биомассу труда. Поскольку все социальные институты держались верой и надеждой, постольку без веры и надежды они превращаются в прах. Будущее социальных наук состоит в осознании своей близости не к дискурсу науки, а к дискурсу алхимии.

Что касается социологического факультета, то там, если я правильно понимаю, не было никакого восстания, а были провокации, рука об руку с жаждой наживы и деградацией социальных знаний.

– Согласны ли вы с тем, что именно внутренний диалог и вербальное мышление уничтожают нашу самость? Доступна ли вам практика созерцания без слов?

– Когда я стану исихастом, я научусь созерцать Абсолют без слов. Пока же я использую слова. Если имеется в виду «самость без Я», то она обладает свойством самоактуализации, в то время как знаковые системы таким свойством не обладают. Наша самость даёт о себе знать в умозрениях красками, в умозрениях поступками. Вербальное мышление, конечно, очень важно. Но иногда ещё нужно и понимать, а не мыслить. А кто понимает какие-то вещи лучше святого? Я думаю, никто.

– Как вы относитесь к учреждению в нашей стране государственной премии по философии, которую будет курировать Институт философии РАН?

– Я хорошо отношусь ко всяким премиям, в том числе государственным. Почему премии по философии курирует ИФ РАН, я не знаю. Я бы иным образом сформировал тот орган, который будет раздавать эти премии, сведя к минимуму участие в нём академических учреждений и расширив участие людей без всяких званий и степеней.

– Почему среди русских философов так сильно распространена русофобия? Чем бы вы парировали на тезис о том, что в России философии нет?

– Русофобия распространена потому, что они знают тайну своего происхождения. Они знают, что они не философы. У нас был один философ. Правда, его звали Мераб Мамардашвили. Но и он не любил русскую философию, полагая, как я думаю, что её не существует. У нас вся философия сводится к истории европейской философии. Тот факт, что у нас существует отдельная кафедра по истории русской философии, говорит лишь о том, что нет никакой русской философии. Было бы, видимо, нелепо, если бы у немцев помимо философии была бы ещё какая-то отдельная кафедра по изучению истории немецкой философии.

Сколько я знаю, студенты не хотят быть русскими философами потому, что они хотят быть философами. А поскольку никаких философов из них получиться не может, они становятся эпигонами европейской философии, некоторыми производными величинами. Мы бедные, захудалые и вообще дальние родственники на пиру европейской мысли. Наше место с боку, не скамеечке. Между тем без философии можно задохнуться в душной, непроветриваемой комнате ума, а открыть в ней форточку некому. У нас философов нет. А те, что есть, работают учениками и подмастерьями на Западе. У нас душно, а они открывают символические окна в иное Европы.

В России философия была. Это славянофилы: Леонтьев, Данилевский, Флоренский. Сейчас усилиями немногих возрождается философия в пространстве русской мысли. Философия у нас будет тогда, когда мы очень захотим, чтобы она была.

– Какой бы новый смысл вы вложили в слова Жана Бодрийяра о повышении качества симулякров?

– Поскольку симуляция является способом коммуникации за пределами различения истины и лжи, постольку повышение качества симуляции связано с избавлением от обобщений и основанных на них сообщений. В симуляции как аутистической практике жизни важны не различия, а уподобления и дипластия. Чем удачнее осуществлена была дипластия в твоей жизни, тем качественнее симулякры, на которых основана твоя коммуникация.

– Вы констатируете, что современный человек – это разумное, но немыслящее существо. Удастся ли вернуть в мир мыслящее начало, которому в рамках истории философии отказано в прописке? Какой антропологический футурошок вы можете предсказать?

– Вернуть мыслящее начало разумному существу можно, если удастся поместить его в пространство подлинного. Последним остатком подлинности является сегодня боль. Многие ли разумные существа готовы лепить свои мысли из боли и страданий? Думаю, что нет. Мысль – это теперь игра знаков. А будущее возможно в двух вариантах: либо удастся, используя биотехнологии, нанотехнологии, информационные и когнитивные практики, улучшить качества человека, то есть создать нового человека и заменить им старого, либо этот проект есть фикция, блеф. И мы имеем дело с необратимой деградацией мыслящего начала. Евгеника второго порядка ускоряет переход к разумному, но безэмоциональному субъекту – той интеллектуальной машине, которая не будет любить жизнь только лишь потому, что она не будет любить боль и страх.

В «Бесах» Достоевский говорит, что прежний человек – это человек, который жил в эпохи от гориллы до смерти Бога. А новый человек – это человек, который будет жить после смерти Бога. И ему будет всё равно: жить или не жить. А это значит, что после смерти Бога, человек будет не гориллой, а машиной. Ибо горилла – это разумное, но живое существо. А машина – это разумное, но неживое изделие. Если не осуществится археоавангардный проект изменения пути цивилизации, описанный выше антропологический футурошок неминуем.

Беседовал Алексей Нилогов

http://www.russ.ru/interv_yu/ofilosofit_nel_zya_tol_ko_uchebniki_po_filosofii
(В «Русском журнале» опубликована сокращённая версия интервью.)

 

 
© А. С. Нилогов
Сайт управляется системой uCoz