 В русской литературе отмечен прецедент искусственного втравливания МЕТАФОРЫ в прокрустово ложе патриотизма, – идеологическая кашица сочится из раненых сосков Родины-матери.
Владимир Владимирович Шаргунов.
«– Я! – Шаргунов высоко поднял руку: – Народный поток… Тайный и надземный… – Он осёкся. – Все наши посиделки да достигнут… перед этой… Этой роковой… раскованной и рискованной, размашисто расколовшей роскошную ракушку рабства, рванувшей рубахи, раздольно рычащей, радостно рокочущей, русской… Вы меня поняли. Революцией! – Он хлопнул по колену».
Забыть Шаргунова равносилен жесту, брошенному против литературы невежественного ностальгирования, рассеивающего потенциального читателя в тоннах словесной руды, – в надмевающем нагнетании искренности на бастионы богемничанья и литературничанья. Не скучно читать, потому что каждое слово кончает у тебя во рту, перебивая телеграфной стилистикой русский язык в акцент при чтении, – в подстраивание под манеру авторского чтения, – в скандал при чтении. Однако очевиден просчёт с жанром: рассказом в объём повести никого не искусишь – постмодернизм!
«– Интересно, интересно… – как говорил обычно от скуки...»
«Мало ли, не догоняю, а кому-то что-то известно такое. Может, друзей не хватает? Но где хоть один? Хоть один! Если не замечать обывателей, помешанных на доброй погодке и купюрах, прочие – что? Из самых любопытных – одержимцы, у каждого в глазу своя кривда, свой осколок громадного зеркала, или хлюпкие культурные растения, влюблённые в оранжерейки, обороняющие их воспалёнными колючками… А ШИРОТА где? Чтобы не мещанство, не маньячество, не штамп, а широта…»
Забыть Шаргунова – метка об истоках симулякрного статуса современной русской литературы, переругивающей отцов и детей с дедами и внуками, – через конфликт «родоначальников и могильщиков» минуя ответственность за отчуждённый характер творчества. Рисовать с Шаргунова портрет писателя – перекарикатуривать действительность в литературу, в подстрочник отчёта вивисектора, – в членовредительство читателя: «Слишком крупное орудие», «– Таким елдаком прибить можно!», «Он плёл ей что-то далёкое, проверяя: готова ли к колоссальному пенису и знает ли о смерти», «По нутру пришёлся ей китовый его пенис», «… ширинка модно натирала пах…».
Махалка от мух.
«Под вечер прибыли в «Гапон», который расшифровывался: газета политических новостей. А ближе к ночи Андрей посвятил им минут сорок.
Мухам.
Перебить бы полотенцем, чтобы ни одна не ускользнула!
Комочки падали на пол, укладываясь смиренно. Одна безумица, жадно жужжа, села на стену прямо перед носом. Замахнулся, отчаянно не улетала, содрогаясь жужжанием, накрытая тенью. И тут стало ему так плохо, словно на себя он смотрел со стороны».
Забыть Шаргунова – напророчить о Кассандре на шлимановских раскопках Трои. Поддаться на провокацию пера, автографического стиля, кляксы, промокашки, точилки, обгрызанного колпачка, мимикрирующего ластика. На повестке заднего числа – стирание границы между литературной маской Шаргунова (поиском самонеидентичности) и литературной маской лирического героя Шаргунова – происком самоидентичности.
Как меня послать?
«– Ах, какие мы хилые! – Старец скрежетом стал придвигаться вместе с креслом. Лохмы, щетинки. В уголках непромытых глаз семена сновидений. – Мы же сильные. Нас сгибают, ломают. Всё зря. Ты ещё маленький, ты пока себя любишь, в зеркало часто смотришься. Надо на товарищей смотреть. О команде подумай…»
Забыть Шаргунова – засказать нарциссизм зазеркалья за рессентиментное ницшеанство, – призреть Шаргунова в индивидуалитете его лирического героя, тождественного прощечине по современничеству, – по запалу РЕВОЛЮЦИИ.
Писатель, стань членом!
«Андрей попал в невнятную дыру и принялся лупить. И было только одно – азиатское, секс – это всегда азиатское: слить морепродукты, сырую рыбу, блестящую слизь… Рвались нити невода, мелькали морские ежи, пенно накатывало Японское море.
За окном буянило Чёрное…
– Таким елдаком прибить можно!»
Забыть Шаргунова – затранскрибировать гениальность на мёртвом языке внутри великорусского наречия, просроченного в санскритах будущего ни одним писательским поколением. Русский язык без Шаргунова – подобие на самого себя. Шаргунов без русского языка – правдоподобие на самого себя. (Слово, прерванное жестикуляцией непонимания, старше дословного.)
«… юноша немного писaл…».
«Позорно – быть вождём-то! Поучаешь, добиваешься, чертишь маршруты, загадываешь вперёд, а очнись ты в этом самом «впереди» через сто лет после смерти – со стыда обратно провалишься. Кто ты такой? Время поменялось, твои наказы мертвы, и всяк, кому не лень, балуется твоим именем. И ничего не исправишь. А пока жив вождишка – он волк! Он тебя сожрёт и не подавится! Ему язык прищемить надо».
Забыть Шаргунова – выйти из равновесия памяти по трению, – трения памяти о дефиницию; усердствовать с забвением – удостаивать лишних заметающих следов, поверх которых пунктиреют ещё не оттоптанные расходящиеся тропки. Патриотическая лыжня русской литературы непоправимо запружена пустыми знаками шаргуновизмов, загазована пропагандой шаргуновостей, законденсирована нарицательщиной Шаргуновианы, шаргуновианства, шаргуновизма, шаргуновничанья и шаргуновщины.
Шаргуново, слишком шаргуново.
«– Ты глазами умеешь? – И, грубо схватив её за подбородок, притирается скула к скуле и моргает глаз к глазу, истово, судорожно, резво, насилуя ударами ресниц.
Единый пещерный мрак.
Она мотает головой:
– Пусти, придурок!»
Забыть Шаргунова – упредить неронизм в русской словесности. Когда-то карикатуры писали с оригинала, разменивая краски природы на тени с палитры художника. Тот, кто пишет оригинал с карикатуры сегодня, подозрителен до неузнаваемости, – до нефотороботогеничности. Симулякр Шаргунова-писателя стал возможен благодаря филологическому зазору в журналистике и литературной критике, которые оказались не у дел в постмодернистский период развития русской литературы, – благодаря ностальгическому дежавю по соцреализму, эксгибиционирующему пафос речевых штампов a la «мужской протест» «великого Серёжи».
“«Дуче и его бестии»”: чернь посередине.
«Они обязательно станут сильными!
Сегодня их клеймят дерьмом, осыпают перьями, потому что завтра, отряхнувшись, взовьются они высоко-высоко, к башням Кремля.
На радость отцам-орлам.
На страх воронам!»
Забыть Шаргунова – возвратить сиюминутному его арену, с которой «господа минуты» регулярно отправляют потребности масс, предпочитая элитствовать в стороне от породившей их теории элит. Явление Шаргунова сродни как омассовлению масс – обманывать и без того лишних людей, «сшибать противоположных людей и наслаждаться, что получится», так и элитизации элит – «– Они фашисты. Они как в фильмах… Как про войну… У них сапог чёрный!», – сродни бегству сразу от двух зайцев – от журналистской восполнительности в «препиарированное» сочинительство и от Бикфордова шнура КОНТРРЕВОЛЮЦИИ в НБПэшное (“«Ненавижу Большую Политику»”) политиканство.
«… абсурд второго пришествия…», или Тысячелетний рейх шаргуновья.
«Публика с гробом завозилась.
– Несут, – сказал Андрей.
– Ты с ним сильно дружил?
– Я?
– Горячий он был, сжёг себя. Он за темы такие брался… я тебе скажу… огнеопасные. Я считаю: зачем лихачить? Для того меня на работу взяли, чтобы советом помог, чтоб поостыли головушки… Времена меняются. Накипь уходит. Но нормальные всегда останутся. Так?»
Забыть Шаргунова – напроситься на пройти мимо по газону из неопалимой купины, выбежать под обстрел в яблочки, запастись ностальгией впрок, – насыпать соль из-под корост на стигматы русскости. Герой нашего времени опознан в Шаргунове в противовес злобе дня, наперекор атмосфере современности, с которой приходится мириться только потому, что чувствуешь себя подхваченным мейнстримом времени – духом тяжести, включающим в себя мотивацию по презумпции перформативного парадокса. Шаргунов опознан в герое нашего времени в позе своего alter ego, – в лирическом герое, атрибутировавшем «великого Серёжу» в собственноручные псевдонимы; впервые в истории литературы автор приведён с повинной своим же лирическим героем, – бремя безвременья торопит обзавестись личным Феопомпом – Герострат в пересказе костра потирает грифель.
Постшаргуновье..?
«Были открыты окна. Мух было много. Они плели чёрные кружева. Издыхали от скуки. Совокуплялись прямо в воздухе, одна оседлав другую, и носились двумя половинками жужжащего шарика. Он должен был мириться даже с тем, что в ванную они залетали. Принимал душ. Яркое ощущение купания на речке – осаждали, напрашиваясь под струи. Сбитые водой со своего мушиного толку, дребезжали у стоп и нехотя уматывали в канализацию».
http://www.t-e-x-t.ru/filos/filos-002.html |
