Фёдор Гиренок. Аутография языка и сознания. – М.: МГИУ, 2010. – 248 с. (Серия «Современная русская философия», № 5)

В новой книге философа-аутиста Фёдора Гиренка вы не найдёте следующих размышлений.

Если граница между разумом и неразумием определяется антипсихиатрической мерой, то чем рискует культура, вступив в спор с безумием? Бессмыслица не предшествует смыслу, а фундирует его в дистинкции между свободой мысли и свободой слова, после чего в права вступает уголовное законодательство, отчуждающее мышление в нищету мыследеятельности: там, где уголовная юрисдикция бессильна, свобода мысли считается подлинно легитимной.

Антиязыковая методология, в отличие от феноменологической методологии, занимается такой реконструкцией картины мира, в которой проблематизируется то, что не может быть выражено естественным языком – например, при дескрипции феноменов сознания. Недостаточно воссоздать феноменологический облик того или иного события, когда за редукционными скобками оказываются невоязыковляемые вещи.

Если на место бессознательного умудриться поставить язык, о чём пригрезилось Лакану, то на месте антиязыка должно возникнуть сверхбессознательное, включающее в себя бессознательное как апологию сверхсознательного. Если под антиязыком понимать подноготную языка, благодаря которой возможны отчаянные языковые игры в бессмыслицу, то придётся признать тот факт, что антиязык не столько провоцирует язык на бессмысленные авантюры, находящие выражение в принципе «изначального опоздания», но безрезультатные с точки зрения выражения бессмыслицы, сколько инфицирует ими языковых носителей в форме когнитивных диссонансов и других смыслодефицитных проявлений.

Антиязык представляет собой не столько совокупность классов антислов, благодаря которым подлежащее полному или частичному воязыковлению ещё не осуществлено, сколько такой вездесущностный язык, благодаря которому можно поименовать всё без исключений.

Сфера невыразимого в языке наряду с областью непоименованного настолько бесчисленна, что приближается к бесконечности, но на подступах к ней описывается в терминах антиязыка. Если после языкового выражения некоторой мысли отсутствует осадок неудовлетворённости от факта выражения, то для его предупреждения понадобилось бы формулировать мысль таким образом, чтобы потенция выражения никак не соотносилась с актом выражения, а последний в свою очередь с фактом выражения. Другими словами, антиязыковая подноготная языковой коммуникации заключается в том, что условием её подлинности является такое отношение между планом содержания и планом выражения, при котором степень различия и тождества сведены к аутентичному веществованию той или иной вещи.

Как известно, бритва Оккама была изобретена в качестве методологического оружия против засилья схоластики, чьё применение обернулось для философии схоластизацией удушения смыслицы, а главное – бессмыслицы, под которой стали понимать заурядную инверсию или переносное употребление прямых значений слов. Больше всего недоразумений досталось абсурду, сделавшемуся уютной ширмой всего неозначенного и невоязыковлённого.

Абсурд сродни красной тряпке, занавешивающей непонимание от лингвистически непосвящённых и пристрастных в своей языковой компетентности. Абсурд воплощает собой языковое юродство, носители которого – философы по преимуществу. Абсурд умаляет непонимание, распыляя его между индивидуальными языками и как можно хамелеонней маскируя предел понимания за счёт сужения горизонта лингвистического воображения. Таким образом, абсурд налагает искусственный запрет на онтологическое развитие языка, а главное – на лингвистическое постижение бытия, чей язык по-прежнему нереконструирован на естественном антиязыке.

http://exlibris.ng.ru/non-fiction/2010-09-23/7_autism.html