«ИСПОДЛОБЬЯ»
Вечное дежа вю философии «НГ-Ex libris», # 24 от 12 июля 2007 г.
Вспомнить философию до лучших философских времён, когда уже больше не останется досуга для философии, когда звание философа станет самым последним ругательством, когда философствование сведётся к передержке эмоциональной реакции и философствованию как гормональному расстройству! Наступит день, когда философия вновь переместится в места, менее всего для этого приспособленные, как было раньше: на крест (Христос), на костёр (Бруно), в гроб (Гоголь). Если философская чистоплотность всё ещё не выводится в родимые пятна философии – никто не может быть застрахован от философической сыпи защитного цвета. Философуха – тростниковое философствование (паскализм как «дух тяжести» в философии) – означает гнуться тем ниже, чем выше планка падения. Но главное: не переусердствовать при подлёте. А если не удастся забыть, то по крайней мере умыть из неё руки. Всё дело за малым – объявить в розыск подходящего Пилата. Мы знаем, кто мог бы им стать, но разве умыкнуть крест не надёжней? К счастью, нашлись мощные будильники, например Делёз и Гваттари, которых не грех было бы канонизировать живьём («Да здравствуют философские будильники!», «Да здравствует петух как символ новой философии!»). Первым на сей счет прокукарекал Михаил Эпштейн, Хоттабыч философии, и кто же спохватился? Трах-тиби-дох-тиби-дох! Философский сон философии может продлиться дольше антропологического сна (Фуко как антропологическая дискриминация, основанная не на природном, а на философском неравенстве людей, – на неравенстве философских животных, о которых не только в символе можно поведать много нового). Вспомним о сове Гегеля, змее Ницше, дикобразах Шопенгауэра, ранящих друг друга, когда им хочется согреться, – наконец, о философских дикобразах, согревающихся до последней давки, в которой, как правило, выживают «сильнейшие». Как писал Сергей Хоружий в «Диптихе безмолвия»: «И вот – бессмертные вполне могут заняться деятельным истреблением друг друга; с равным успехом – как только что говорилось о страстях – они могут друг друга ненавидеть, могут злобствовать и интриговать, скажем, по поводу Нобелевских премий…». Это означает, что вся ответственность ложится на философских обывателей, которые несут, словно костыли, этот чужой горб по философской пустыне, так и не преобразившись в погонщиков верблюдов. Большинство философов смотрит один и тот же сладкий сон – об идеальном государстве Платона, в котором правят такие же, как и они. Ах, эти философские совы! Ах, эти философские сони! Ах, эти философы, философствующие во сне без сновидения! Прежде вас сова познания вылетала в ночи, но вы проспали ее полет. Разве можно научиться летать, спя в удобной постели? Пробудитесь же от этого сновидения величиною в историю философии! Скиньте с себя заспанное одеяло, отбросьте подушку, набитую совиным пухом, очистите свое сознание от философского дежавю! Я жду вас у утреннего колодца, чтобы умыться им до дна!
Вспомнить философию до лучших философских времён, когда уже больше не останется досуга для философии, когда звание философа станет самым последним ругательством, когда философствование сведётся к передержке эмоциональной реакции и философствованию как гормональному расстройству! Наступит день, когда философия вновь переместится в места, менее всего для этого приспособленные, как было раньше: на крест (Христос), на костёр (Бруно), в гроб (Гоголь). Если философская чистоплотность всё ещё не выводится в родимые пятна философии – никто не может быть застрахован от философической сыпи защитного цвета. Философуха – тростниковое философствование (паскализм как «дух тяжести» в философии) – означает гнуться тем ниже, чем выше планка падения. Но главное: не переусердствовать при подлёте. А если не удастся забыть, то по крайней мере умыть из неё руки. Всё дело за малым – объявить в розыск подходящего Пилата. Мы знаем, кто мог бы им стать, но разве умыкнуть крест не надёжней? К счастью, нашлись мощные будильники, например Делёз и Гваттари, которых не грех было бы канонизировать живьём («Да здравствуют философские будильники!», «Да здравствует петух как символ новой философии!»). Первым на сей счет прокукарекал Михаил Эпштейн, Хоттабыч философии, и кто же спохватился? Трах-тиби-дох-тиби-дох! Философский сон философии может продлиться дольше антропологического сна (Фуко как антропологическая дискриминация, основанная не на природном, а на философском неравенстве людей, – на неравенстве философских животных, о которых не только в символе можно поведать много нового). Вспомним о сове Гегеля, змее Ницше, дикобразах Шопенгауэра, ранящих друг друга, когда им хочется согреться, – наконец, о философских дикобразах, согревающихся до последней давки, в которой, как правило, выживают «сильнейшие». Как писал Сергей Хоружий в «Диптихе безмолвия»: «И вот – бессмертные вполне могут заняться деятельным истреблением друг друга; с равным успехом – как только что говорилось о страстях – они могут друг друга ненавидеть, могут злобствовать и интриговать, скажем, по поводу Нобелевских премий…». Это означает, что вся ответственность ложится на философских обывателей, которые несут, словно костыли, этот чужой горб по философской пустыне, так и не преобразившись в погонщиков верблюдов. Большинство философов смотрит один и тот же сладкий сон – об идеальном государстве Платона, в котором правят такие же, как и они. Ах, эти философские совы! Ах, эти философские сони! Ах, эти философы, философствующие во сне без сновидения! Прежде вас сова познания вылетала в ночи, но вы проспали ее полет. Разве можно научиться летать, спя в удобной постели? Пробудитесь же от этого сновидения величиною в историю философии! Скиньте с себя заспанное одеяло, отбросьте подушку, набитую совиным пухом, очистите свое сознание от философского дежавю! Я жду вас у утреннего колодца, чтобы умыться им до дна!