Олегу Валентиновичу Игнатьеву

Если кто-то называет себя свиньёй, другие думают: «Вряд ли этот человек – свинья, но он определённо откровенен». Но если кто-то называет себя гением, никто не считает его откровенным.

Борис Ефимович Гройс

Современники могут довольствоваться лишь неудачами гения, тогда как потомки рискуют пожать их плоды. Одни предшественники вправе претендовать на истоки гения, ибо он создаёт для себя самого, а не для собственного окружения, в котором не преминет затесаться какой-нибудь другой гений, чтобы отделаться банальностью «Негения может понять только негений», но с опорой на тех непризнанных гениев, которые ещё в прошлом и за которых ни один современник никогда не вступится. Гению несподручно признать другого гения среди своих современников в традиции непризнанной гениальности, которая может оказаться единственной из возможных, поскольку нелегко предположить традицию признанной гениальности. Гений всегда обращён назад – к истокам непризнанной гениальности, а его idée fixe служит поиск ответа на вопрос «Какова природа признанной гениальности?», который является тем антропологическим водоразделом, что определяет истинную человечность от лживой – «слишком человеческого». Признанная гениальность разоблачает в гении его божественную цель, заключающуюся в обожении Бога в своих тварных созданиях. Если гений признан – значит с него сорван лик самого Бога, чья божественность может быть перехлёстнута через человеческий край, и тогда мы с неизбежностью столкнёмся со злом и его персонификацией – Сатаной. Такой трюизм, как «Гения может понять только гений», ещё долго будет препятствовать нашему подлинному вопрошанию о признанной гениальности, синонимом которой в XX столетии стала транс-дискурсивная личностность. О признанности того или иного гения нельзя сказать постфактум, но едва авансом, анонсом или почти что нонсенсом – анонсенсом, идентифицировать который не дерзнёт ни гений, ни негений. Ответ на вопрос «Как всё-таки происходит признание гениальности?» является самым фундаментальным в определении гениальности, генеалогия которой может вовсе не совпадать с антропогенезом, тем более с происхождением конкретного гения. Гений может не увидеть в другом гении именно другого гения, а не себя самого, – провоцируя изначальную обращённость гения к истокам непризнанной гениальности, несмотря на то, что истоки признанной гениальности всегда устремлены вперёд – ко времени, когда будут сняты все различия между признанной и непризнанной гениальностью. Однако если внимательно проанализировать вышеприведённую банальность, то откроется парадоксальная перспектива предвидения гения под девственной личиной современника, а именно – предустановленная гармония, с одной стороны, между гением и гением (конгениальность), а с другой – между негением и негением (коннегениальность), которая сможет обезопасить от третьего варианта –  встречи гения с негением, при которой гений перестанет быть гением, если признает в негении негения, то есть того современника, чья гениальность является по преимуществу непризнанной (при условии, что негения может понять исключительно негений, всегда остаётся неизвестным, кто из этих двух – гений, а кто – негений (и притом не обязательно в качестве непризнанного гения, не говоря уже о статусе непризнанного негения), а также при условии, что негением может оказаться гений, не признанный таковым в самом себе, но лишь по прошествии времени, исключая традицию непризнанной гениальности). «Кто имеет право выносить суждение о своей непризнанной гениальности в самом себе при условии, что другой негений может оказаться гением, не признанным таковым в самом себе?» Наряду с традицией непризнанной гениальности как таковой существует традиция непризнанной гениальности в самом себе (при условии, что негений может оказаться современником в качестве непризнанного гения, а другой негений – непризнанным гением в самом себе). «Как отличить негения, признанного самим собой в своей гениальности, от негения, признанного самим собой в своей негениальности?» «Как отличить негения, не признанного другими в своей негениальности, от негения, не признанного самим собой в своей негениальности?» При ответе на эти предельно дистинктивные вопросы важно проявить осторожность, чтобы в спешке не основать таких вычурных традиций, как традиция не признанной негениальности со стороны других и традиция не признанной негениальности в самом себе (отличие субъекта последней от гения, не признанного самим собой в своей гениальности, состоит в том, что он не может в равной мере не признавать в себе собственную гениальность, тогда как второй может в не меньшей степени не признавать в себе собственную негениальность). Сдаётся, что между гениальностью и негениальностью существует своего рода предустановленная дисгармония, как между их непризнанными вариациями. Судьба признанного гения и признанного негения тяжела, если признания делаются в отрыве от соответствующих традиций, которые история человечества ещё не знала, не знает и, вероятно, никогда не узнает. «Негения может не понять только негений». Очень трудно отказаться от предустановленно гармоничных соотношений между гением и гением и между негением и негением (при условии, что критерии идентификации гениальности и негениальности, а также их многочисленных инвариантов, всё ещё накануне подвопросности), тем более если на кону посмертная идентификация, получившая своё выражение в народной мудрости о покойниках, о которых разрешается говорить либо хорошо, либо ничего, хотя именно о покойниках следует высказываться настолько категорично, насколько это поможет оценке прижизненной реализации человеком самого себя посредством своего дела. Вопрос о признании того или иного человека в качестве гения предполагает ответ об эксклюзивном статусе такого человека: о наделении его собственно человеческой субстанциальностью (несмотря на скоропалительный отказ в философии от категории субстанции), которая оперирует исключительными предикатами (например, «самый умный человек» или «самый глупый человек»), оправдывающими уже не антропологическое неравенство людей от рождения, а неравенство антропогеничное (от антропогения – максимальное выражение человеческой сущности), задающее контуры сверхантропологической природы, которая придёт на смену икономической антропологической природе, определяющей человека в координатах дефицита и ущерба. Наивна та народная мудрость, которая признаёт в каждом естественном человеке врождённую гениальность, боясь прогадать больше на непризнанных гениях, чем на непризнанных негениях, потому что исходит из икономической природы человека. Человек становится гением, или антропогеничным существом, тогда, когда признаётся в неразделённой любви к любому Другому, выступающему лишь одной из сверхантропологических масок, под которой искомая неразделённость непреодолима наедине с самим собой, но сожительство с которой может полагаться как нарциссический дар, не требующий взаимного влечения к самому себе подобно тому, как неразделённо любящий не требует ответной любви, а исполнен бесконечной благодарности за саму возможность любить (пускай и неразделённо), при которой окончательно побеждается разрыв между нарциссизмом и его неразделённостью в самом человеке, делая его носителем дарящей добродетели (Ницше), которая размыкает в координатах избытка и прибыли навстречу сверхантропологической природе (постулируемой безосновной с тем, чтобы впоследствии не быть редуцированной к собственным истокам). Гением может быть назван тот, кто превзошёл в себе нарциссический дар, приобретя себя в качестве безвозмездно берущего (то есть даряще-крадущего), а не безвозмездно дающего (то есть даряще-одалживающего), в апологии дарящей злодетели.

Национальная элита – судьба России / Под редакцией Ю. М. Осипова, М. М. Гузева, Е. С. Зотовой. – М., Волгоград, 2009. – С. 137–140.