Слова, обозначающие слова, которые являются названиями референтов, чей онтологический статус зависит от семиотической относительности, то есть от наличия наряду с языком бытия – антиязыка бытия, включающего в себя всё необытийствованное (в отличие от небытия, не обременённого семиотическим балластом). Речь идёт не о потенциальном, а о границах бытия в языке, с выправкой на онтологическую относительность, согласно которой язык не может быть исчерпан бытием или небытием, сохраняя за собой право на трансгрессивный манёвр. Крайний лингвоцентризм (или лингвоонтоцентризм) играет на пользу как бытию, так и языку, поскольку разграничивает области обеих некомпетенций, позволяя высказать тезис о том, что ни язык не может вместить в себя бытие, ни бытие – язык, но лишь дух предустановленной асимметрии, компромиссирующей на обоих центризмах (правда, с небольшой инерцией в сторону языковой асимметрии, разрешающей высказывать самые невероятные перформативные парадоксы и языковые скандалы в онтологии).

В отношении языка не действует принцип двойной ловушки, когда при опровержении исходной посылки необходимо воспользоваться ею же (например, чтобы доказать бессмысленность философии, нужно непременно пофилософствовать), иначе большинство онтологических вопрошаний свелось бы к банальному решебнику, а аналитическая философия превратилась бы в устройство по щёлканью орехов. В первую очередь нам важно показать, что бытие имеет в языке всегда темпоральную (сиюминутную) прописку, а язык в бытии – постоянно сопряжён с бременем. Во-вторых, рассказать о лингвистической безотносительности к автореферентности, а также о языковой беспочвенности к любым умалениям роли языка в проблематизации бытия. Воязыковлённое бытие больше не может быть самодостаточным за счёт языка, потому что вопрос о поименованности автореферентности бытия остаётся открытым до тех пор, пока не доказана онтологическая относительность и не апробирована предустановленная асимметрия между бытием и языком. Бытийная автореферентность – это подлинный язык бытия, который почти всегда ускользает от естественного языка в дурную перформативную парадоксальность, обнадёживая таких простачков, как Хайдеггер, ответами на онтологические вопросы – больше риторические, чем тавтологические.

Традиция забвения вопроса о бытии, выполняющая функцию латентной несоизмеримости языка и бытия, была нарушена фундаментальной онтологией Хайдеггера, который предложил «царский путь» приобщения к бытию через деструкцию языка как сущего, а в конечном счёте – к абсолютной онтологизации языка (чьё бытие подменило бы собой язык бытия), имя которой – бытийная автореферентность. Языковые трансгрессии Хайдеггера открыли для естественного языка новый онтологический горизонт, благодаря которому метафизика стала интересоваться языком бытия, придав лингвоцентризму фундаментальный смысл – возможность бессмыслицы не только на естественном языке, но и на языке бытия, то есть асемантив бытие и таким образом опровергнув гегелевские притязания в виде абсолютной идеи, равнозначной тотальности смысла бытия. Онтологизировав язык, Хайдеггер сформулировал косвенную проблему забвения вопроса о бытии языка, в то время как истории философии запомнился эпизод о забвении вопроса о бытии, посредством которого, следуя логике автореферентности, Хайдеггер ностальгически подыграл забвению, сведя вопрос о бытии языка к вопросу о смысле бытия на языке лингвистического Dasein, а не на языке бытия, поскольку вопрошание о смысле бытия есть вопрошание на языке самого бытия.

Язык бытия и естественный язык характеризуются онтологической нетранспарентностью – непрозрачностью онтологических статусов, вследствие чего язык бытия и естественный язык оказываются несоизмеримыми, или беспочвенными, а потому нуждающимися в языке-посреднике, в качестве которого может и должен стать антиязык. Феноменологически антиязык претендует быть средством созерцательности смыслов бытия, постулирование которых зависит не от нужд онтологии присутствия, а от потребности в оперировании смыслами до их естественного воязыковления, когда язык бытия ещё не был инфицирован семиотическими принципами (например, принципом «изначального опоздания»).

Реконструкция языка бытия возможна при помощи естественного антиязыка, для которого не существует никаких референтно-сигнификативных исключений. Допущение о существовании языка бытия основано на принципе лингвистического идеализма, согласного которому можно поименовать всё, что существует, а следовательно, обнаружить не столько язык бытия, предшествующий антропогенезу, сколько язык бытия, созданный человечеством в рамках футурохронии. Универсальный бытийный язык: как правило, большинство попыток найти такой язык впадали в праязыковую ностальгию, освобождаясь к доязыковому и даже досемиотическому, однако все они ограничивались антиязыковыми артефактами в виде реконструированных праформ – антислов, составляющих корпус этимологических словарей; всё, что было или будет нареконструировано, включается в антисловный класс праформологизмов.

Однако нас интересует такой язык бытия, который называет вещи своими именами – ресонимами, стирая границу между присутствием и присутствующим, между бытием и сущим до тех пор, пока не возникнет отождествление бытия и небытия, а ресонимы не будут подвергнуты деструктивной этимологии, уничтожающей вещи до неноминабельности. Возможно, что язык бытия станет доступен тогда, когда посредством метода деструктивной этимологии, заключающегося в подыскивании каждому слову его деструктимона – футуроформы самого последнего употребления (либо антиконтекста, в котором подопытное слово будет терять своё прямое значение), будут деноминированы все референты. Язык бытия как язык будущего должен быть гарантирован последующей аноминацией вещей, а если говорить паритетней, то их деноминабельностью – стадией, наступающей после стадии неноминабельности, когда невозможно лишить референт его имени, поскольку никаким именем он не обладал; когда невозможность поименования предшествует возможности отобрать у референта его имя.

Неденоминабельность – это невозможность лишить референт его имени, вследствие чего открывается ещё одна перспектива для методологического обоснования языка бытия помимо деструктивной этимологии, прототипом которой является деструкция Хайдеггера. Иными словами, важно показать, почему ту или иную вещь нельзя лишить её имени или альтернативного способа номинации, то есть подвести к неденоминабельности, а значит и к неразличению между способом номинации на языке бытия и способом номинации на любом другом языке (например, на естественном человеческом языке), преодолевая тем самым «вечное возвращение» перформативной парадоксальности, при которой общий тезис сформулирован на языке сущего, или присутствующего, а его содержание претендует на характеристику языка бытия, или присутствия.

Неденоминабельность на естественном языке и неденоминабельность на языке бытия – тождественны лишь в своей методологической чистоте, тогда как в своих практических последствиях – различны до онтологической нетранспарентности, стирая приоритетность языка бытия в качестве истинного перед традиционно неистинным естественным языком (либо альтернативным наряду с языком бытия). Устранив из семиотического проблемного поля истинный язык бытия, мы получим отнюдь не истинный естественный язык, довольствуемый смысловым суррогатом, а один из многих языков, для которого в рамках оператора гипотезы множественности миров будет подобрана аутентичная истинность.

Гипотеза множественности языков отвечает методологическому принципу несоизмеримости, посредником для которого выступает если не перформативный парадокс, то его презумпция, однако наш случай свидетельствует о несоизмеримом постулировании границы между бытием и сущим, когда на смену редукционизму истинности приходит автореферентность самой несоизмеримости, а также естественный антиязык как язык-посредник для разных несоизмеримостей и средоточие бытийных смыслов (значимостей) вне какой бы то ни было номинации и её производных – иными словами, червоточина автореференции несоизмеримости, содержащая статусы онтологической нетранспарентности между языком бытия и естественным языком.

Естественный антиязык в качестве языка истины неуязвим как на естественном языке, так и на языке бытия: антиязыковая автореферентность отличается парадоксальной спонтанностью, больше граничащей с лингвистической некомпетенцией, чем с неденоминабельностью.

http://organon.cih.ru/opyt/nilogovm.htm