 Так случилось, что наша беседа с Александром Александровичем Зиновьевым, опубликованная в газете «Завтра» (# 20 от 17.05.2006; http://zavtra.ru/cgi//veil//data/zavtra/06/652/41.html) под редакционным заголовком «Разгром СССР был ошибкой Запада…» (наш вариант заголовка был – «Рабства без рабовладельцев не бывает») оказалось последним его интервью, данным печатному изданию (была ещё беседа с корреспондентом радиостанции «Говорит Москва»).
Помнится, лет десять назад, ещё будучи студентами, мы штудировали сборник интервью Зиновьева «Посткоммунистическая Россия» (М.: Республика, 1996). В то время мы интересовались синтезом «правых» и «левых» идей и, выражаясь по-свифтовски, пытались примирить «две половинки мозга в одном черепе». Когда мы убедились в невозможности «синтеза», прокоммунистические симпатии Зиновьева стали раздражать, и мы потеряли к нему интерес. Пока не представилась возможность пообщаться лично...
Не секрет, что в околополитической тусовке есть определённый процент чудаков, одержимых идеей «третьего пути», альтернативного общественного устройства, равноудалённого от западной и коммунистической модели. Мы говорим о таких людях без всякой иронии, потому что сами принадлежим к их числу. Не будем скрывать, мы хотели услышать от Зиновьева о том, что «комплексная социология» допускает теоретическую возможность «третьего пути»…
Сомнения в продуктивности предстоящей беседы возникли сразу. Лифт профессорского сектора МГУ был от потолка заклеен стикерами КПРФ. У нас есть сильное подозрение, что расклеил их сам Зиновьев. По такому же стикеру мы безошибочно определили дверь самого философа.
Зиновьев открыл дверь и провёл нас в гостиную-кабинет. Его жена, Ольга Мироновна, принесла кофе и шоколадные конфеты. Философ держался бодренько, по-боевому, говорил отрывисто и безапелляционно.
Затравка для беседы у нас была готова. Из «комплексной социологии» Зиновьева следовала возможность всего двух типов развитых обществ – «коммунистических» и «западнистских», характеризующихся преобладанием соответственно – коммунальных и деловых (экономических) отношений. Соответственно, по Зиновьеву, существует всего две эволюционные ветви, ведущие к глобальному «сверхобществу». Этот тезис нам представлялся наиболее спорным. Государства Восточной Азии – Япония, Тайвань, Южная Корея, Малайзия и т. д. – несмотря на капиталистический способ организации экономики, очевидным образом сохранили коллективистский характер организации производства. И потом: какое место занимают в этой классификации праворадикальные и правоконсервативные режимы первой половины XX века? Куда отнести Португалию Салазара, Испанию Франко, Италию Муссолини или, чтобы не ограничиваться одной Европой, Аргентину Перрона, Ливию Каддафи, Иран Хомейни? С наиболее волнующего нас вопроса мы и начали интервью (восстанавливаем по оригиналу).
– У нас во время «холодной войны» развился своеобразный политический аутизм: мы не видели никого кроме своего противника. Сегодня многие признают, что XX век породил три сверхидеологии (здесь мы взяли в союзники Фукуяму. – М. Б., А. Н.) и, соответственно, три типа общества. Первый тип – либеральные демократии, второй – коммунистические общества, третий – праворадикальные общества, сложившиеся в первой половине XX века в Западной Европе. Не имеется ли в вашей социологической теории некий пробел, связанный именно с обществами третьего типа?
– Я не признаю такого деления. Я ввёл свой собственный понятийный аппарат, который применяю ко всем изучаемым объектам. А другие используют компилятивные методы: «Маркс сказал», «Фукуяма сказал» и т. д. Если встать на путь исправления ошибок – жизни не хватит. Компилятивные методы имеют следствием запутывание банальных проблем и превращение действительно сложных проблем в банальности. Ложное начало предопределяет последующее описание, которое, как правило, выглядит как более или менее упорядоченный набор привычных словесных клише. Я избрал другой путь. Ответьте мне, почему великие философы прошлого писали такие толстые книги? Потому что не могли справиться с самими банальными проблемами. Что-нибудь изменилось с тех пор? Ничего. Современные философы пишут такие же толстые книжки. Почему? Потому что у них нет аппарата, и они не могут решить самую простейшую задачу.
Зиновьев или не понимал нашего вопроса, или не хотел на него отвечать. Не могли же мы допустить, чтобы Зиновьев, участвовавший в войне с фашизмом, никогда не анализировал праворадикальные общества и не задумывался о природе этого явления? Теперь нам кажется, что действительно не изучал и не интересовался. Усвоил советские штампы о «реакционных режимах» и диктатуре крупной буржуазии. И баста! Во времена «холодной войны» это было действительно неактуально…
Мы пошли на второй заход с тем же вопросом.
– Вы определили коммунизм и западнизм как типы общества с преобладанием, соответственно, коммунальной и деловой сферы. Но, согласитесь, в фашистской Италии или нацистской Германии также преобладала коммунальная сфера. А в современной Японии и сегодня преобладает: вспомним об обязательных утренних зарядках и корпоративных вечеринках в японских фирмах. Однако коммунистическими эти общества никак не назовёшь. Не указывает ли это на пробел в вашей теории?
– Специально рассматривать, что делалось в Европе Гитлером или отдельно рассматривать японские корпорации, – значит терять из вида главное. Просто многие думают, что Гитлер – это интересно, Муссолини – это интересно. Чушь! Для социолога там нет ничего интересного. Проблема в том, что люди, которые подходят к их изучению, имеют уже чем-то засорённые, захламлённые мозги. Им сразу хочется находить какие-то сравнения, чтобы всё было узнаваемо – вот это фашизм, а это либеральная демократия. На самом деле, фашизм, нацизм, франкизм и т. д. лежат очень близко к магистральному руслу западнизма. Я с самого начала утверждал, что в сфере социально-политической западнизм стремится к усилению недемократического аспекта системы власти и управления, к усилению роли государственности, к введению недемократических элементов в систему власти и к превращению демократии в средство манипулирования массами и в камуфляж для тоталитарного аспекта. Эффективность западнистского хозяйства обуславливают три закона: рациональная организация дела; жестокая трудовая дисциплина; максимальное использование средств производства и рабочей силы. Западное общество является недемократичным, тоталитарным в самой своей основе – на уровне ячеек производства. И именно поэтому оно демократично в надстройке, идеологии. Тут действует своего рода закон постоянства суммы демократизма и тоталитаризма.
Больше половины ответа Зиновьева – самоцитата из книги «Запад – феномен западнизма». Наши вопросы на одну и ту же тему начали раздражать Александра Александровича. Было понятно, что ничего нового мы не услышим. Хотелось уточнить другой момент. Как говорил Зиновьев в многочисленных интервью, природу западного общества он понял, только оказавшись в эмиграции. Как же он мог судить, скажем, об азиатских обществах или праворадикальных обществах, не наблюдая их изнутри? Ни разу не побывав, например, в Китае или Чили? Примерно это мы и спросили (в окончательной редакции интервью мы переформулировали вопрос). Ответ прозвучал следующий:
– Я очень рано, фактически в конце 1930-х, пришёл к двум основополагающим принципам. Согласно первому из них, любая произвольно взятая и достаточно обширная сумма информации, относящаяся к некоторому социальному объекту, содержит в себе всё то, что необходимо и достаточно для понимания сущности этого объекта. Согласно другому принципу, самые глубокие тайны основных социальных явлений не спрятаны где-то глубоко в архивах, чужих диссертациях, секретных учреждениях или кабинетах сильных мира сего, а открыты для всеобщего обозрения в очевидных фактах повседневной жизни. Недоступен способ понимания этих явлений. Так, французский социолог, премии которого я в своё время удостоился – Алексис де Токвиль – за короткий срок пребывания в США увидел там больше, чем сами американцы, и стал основоположником теории современной демократии в Западной Европе. Ему это удалось, потому что он нащупал ключ к пониманию американского общества. И мне, например, не нужно ехать в Китай, чтобы исследовать его. Мне достаточно минимума информации, чтобы я мог воссоздать всё, что могу там увидеть.
К этому времени мы убедились, что ни о какой научности построений Зиновьева речи не идёт. Ни о какой «версификации» или «фальсификации» своих построений Зиновьев даже не задумывался. В действительности, Зиновьев среди значительных умов второй половины XX века был единственным последовательным кантианцем, занимавшимся разработкой «априорных методов» в социологии.
Всю оставшуюся часть интервью мы больше интересовались личностью философа, чем его воззрениями, с которыми было всё ясно. Александр Александрович взял со стола свою брошюрку «Логический интеллект» (издательство Московского гуманитарного университета», 2005) и, потрясая ею в воздухе, стал рассказывать, сколько у него ушло времени на математические расчёты, когда он строил модель Советского Союза. Оказалось, что около полгода. Очевидно, что философ сознательно пускал пыль в глаза.
Зиновьев сетовал на то, что, если бы ему дали собственный институт и небольшой бюджет, он бы разработал способ «победить Запад». Только для этого ему нужно несколько сот специалистов, в совершенстве овладевших его методом – на что, в свою очередь, потребуется не меньше четырёх-пяти лет.
В этот момент Зиновьев походил уже не на учёного с мировым именем, а на пенсионера, брюзжащего на скамейке и то и дело впадающего в свойственные пожилым людям преувеличения:
– …Если Запад встанет перед реальной угрозой своему существованию, он не остановится перед тем, чтобы уменьшить население планеты. Я почти уверен, что СПИД, атипичная пневмония и т. д. – всё это искусственные вирусы. И я абсолютно уверен, что в ближайшие десятилетия США добьются распада Китая на десятки государств. Это тем более неизбежно, что полтора миллиарда китайцев нарушают биосоциологический оптимум человейника.
Нам казалось, что Зиновьев говорил на автопилоте, то и дело сползая в парафразы или унылые самоповторы. Казалось, что шарик его мышления катался по одному и тому же «желобку» и все наши попытки «выковырнуть» шарик из «желобка» заканчивались неудачей. Зиновьев оказался «крепким орешком»…
Больше всего его раздражало упоминание имён современных социологов, например, Фукуямы, Бьюкенена, Хантингтона. Он заметно оживлялся и начинал громить этих «публицистов», даже не столько критиковал, сколько бранился.
Между прочим, мы спросили Зиновьева о его отношении к теории академика Фоменко. После одного скандального интервью философа стали считать «фоменковцем». Александр Александрович сказал, что никогда не разделял «новой хронологии», другое дело, что ему близки идеи Михаила Николаевича Покровского – об истории как опрокинутой в прошлое идеологии, фальсификации прошлого в интересах господствующего класса. Можно было заключить, что если бы Фоменко ограничился доказательством недостоверности историографии, то он нашёл бы в лице Зиновьева горячего сторонника. Но Фоменко счёл возможным «реконструировать» прошлое. Именно над вопросами приложения «комплексной социологии» к проблеме достоверности прошлого работал Зиновьев в последние недели перед смертью…
Невероятно, чтобы Зиновьев в процессе этой работы покрывал тетради логическими или математическими формулами. По своему психологическому складу он был из тех людей, которые сначала высказывают оригинальные и эпатажные мысли, а затем подводят под них теоретико-познавательный фундамент. Этой же задаче служили всевозможные «зиновьевизмы», такие как «западнизм», «гомосос», «коммунализм», «человейник», «псизм», – уместные в априорной социологии Зиновьева, но абсолютно непригодные для практического использования. В этом Александр Александрович Зиновьев похож на другого виртуоза «априорного метода» – Шарля Фурье, так же пытавшегося придать собственной системе наукообразный характер и «обогативший» науку множеством совершенно непрактичных неологизмов. Кто сегодня знает, в чём отличие «социального» от «социетарного», «социализма» от «социантизма» или что такое «серисофия»? «Зиновьевизмы», без сомнения, постигнет судьба «фурьеизмов».
Как последовательный сторонник «априорного метода», Зиновьев никогда не решал проблему напрямую. Он всегда создавал такую систему постулатов, в которой эта задача была бы разрешима. Так было с его доказательством «недоказуемости» теоремы Ферма, разрешением парадокса Зенона и «строгими» доказательствами трёхмерности пространства, существования квантов пространства и времени и другими «открытиями». Всякий раз философ строил виртуальный логический мир, в котором искомые закономерности с логической неизбежности вытекают из тенденциозно подобранной системы постулатов и определений.
Есть целый ряд моментов сближающих Александра Александровича Зиновьева с умершим за месяц до него Станиславом Лемом. Это склонность к порождению теорий, дающих исчерпывающее, но совершенно непрактичное описание любого явления, априорный метод, специфическая наукоёмкая ирония, претензии на строгую научность самых головокружительных построений. Любопытно, что Зиновьев пытался создать «интеллектологию», а Лем – «интеллектронику». Только Лем был одержим идеей создания искусственного интеллекта, превосходящего человеческий, а Зиновьев доказывал его невозможность. Это доказательство настолько короткое и характерное, что мы приведём его целиком, поскольку оно позволяет составить представление, какого рода «вычислениям» предавался Зиновьев во время построения своей «модели СССР»: «Человеческий интеллект есть не просто интеллект отдельно взятых людей. Это – интеллект человечества, аккумулирующийся в языковой практике человечества, включая практику человеческого познания. Он вообще не существует вне этих достижений языковой деятельности человечества. Так что идеи создать искусственное устройство, равное по интеллектуальной силе человеческому интеллекту и даже превосходящее его, есть, по меньшей мере, утопия, если не вздорная идеология». Всё. Что и требовалось доказать…
К сожалению, в последние годы жизни «интеллектуальная катаракта» не позволяла Зиновьеву развивать новые подходы, он почти не читал современную социологическую литературу. Иногда кажется, что интеллектуальный горизонт Зиновьева так и не вышел за пределы идей, циркулировавших в 1960-е годов на философском факультете МГУ. Скажем, слова «религия» и «мракобесие» так и остались для него синонимами, ему так и не удалось ассимилировать категорию «национальное». Он остался патриотом советского квазиэтноса, типичным «гомососом».
Александр Зиновьев останется в памяти потомков не как талантливый логик, социолог или писатель, а как оригинальный и дерзновенный ум, поражающий размахом и независимостью своего мышления, подобно Владимиру Ивановичу Вернадскому, Льву Николаевичу Гумилёву, Александру Леонидовичу Чижевскому, Велимиру Хлебникову, Станиславу Лему. Среди них он и займёт своё место, где-то между Томмазо Кампанеллой и Шарлем Фурье.
Михаил Бойко, Алексей Нилогов
http://www.litrossia.ru/article.php?article=1474
Редактор "Литературной России" В. В. Огрызко из-за личной неприязни к Алексею Нилогову при публикации материала вычеркнул его фамилию.
http://www.russ.ru/politics/interview/o_poslednem_interv_yu
Статья была снята с сайта «Русского журнала» 01 июня 2007 г.
|
